Я люблю тебя так сильно, как один мужчина может, оставаясь в здравом рассудке, любить другого.
Время безжалостно к нам, милый мой Луи. Я уже не молод, но и не стар, с печалью осознаю себя на грани той поры, когда на тебя все еще не смотрят с состраданием, но уже и не восхищаются. А ты… Для меня ты вечно молод.
Не зная, что с тобой и где ты, я поступил чертовски малодушно, признавшись самому себе, что почти уже не верю в то, что ты жив. С другой стороны, а что мне остается, когда о тебе напоминают лишь фетровая шляпа, не прикрывавшая до конца твоих светлых вьющихся волос, пожелтевшая фотокарточка с измятым краешком – ты да я у какого-то памятника. Он – не удивлюсь ни на миг – все еще стоит, а мы…
читать дальше«Не могу быть уверенным, что еще будет шанс написать тебе. Любя всем сердцем, я не желаю врать; но сейчас, когда нас могут взорвать или расстрелять в любую минуту, я хочу только одного – чтобы ты жил. Не желая этого, я не оказался бы тут, в самом эпицентре чужих проблем и ошибок. Знай и просто верь, что я приду…»
Опуская жалость к себе, желание бросить все к черту и отправиться за тобой, я признаю, что ты знал, на что идешь. И война – она война для всех; бесчувственная дама, которая не щадит никого. Понимаю это и я.
Вечером того последнего дня перед твоим отъездом, ты наигрывал что-то на фортепьяно, а я лежал рядом, на ковре у твоих ног. В распахнутое окно дул холодный весенний ветер, бесцеремонно ероша твои вечно лохматые кудри. Минутою позже моя рука вплелась в них, а ты сам приник моим губам. Начав прощаться все там же, на ковре, к середине ночи мы перебрались на нашу кровать. Вбивая друг друга в подушки, уже не в силах что-то говорить от усталости, могло показаться, что мы счастливы.
Но гораздо счастливее меня сделало бы известие о том, что все войны прекратились в ту ночь. Что больше нечего делить или доказывать. Что нет необходимости бороться за возможность спокойно прожить свой век.
Утром ты уехал раньше, чем я проснулся.
Так, на самом деле, оказалось даже проще для нас обоих. Прощаться, как все нормальные люди, мы не смогли бы; знаю, что тогда ты не смог сдержаться и остался тут. А для меня оставалась иллюзия того, что ты вернешься к обеду, ужину… Или на день нашей встречи – отчего-то ты считал его настоящим праздником. Но дом пустовал; без тебя я превратился в бледную тень прежнего себя, лишившись единственного солнца, от которого не мог отказаться.
А теперь, лишь на мгновение, усомнившись, что ты жив, я сгораю от стыда – куда лучше, чем отсыревшие у порога утренние газеты горят в камине.
Изредка, в такие же темные и холодные весенние ночи, я наверное, схожу с ума. Все время кажется, что ты, как и обычно, мало церемонясь распахнешь входную дверь, небрежно скинешь обувь и, так громко, что слышно в любом конце дома, крикнешь:
- Хей!.. А дома есть кто?!..
И каждое утро встречает меня тишиной.
Все чаще я думаю – а зачем я Луи? Даже если он и жив – годы берут свое, а я сейчас уже не тот юноша, к которому ты был привязан. Но от тоскливых размышлений меня отрывает тихий скрип, с которым, обыкновенно открывалась крышка фортепьяно. Секунда тишины и дом наполняют звуки так и не доигранной в тот вечер мелодии.
Улыбаюсь сам себе – что ж, если я и рехнулся окончательно и бесповоротно, то я счастлив. Не веря сам себе, то почти бегом, то медленно и крадучись, я продвигаюсь вниз по лестнице, приямком в гостиную.
- Луи? – мой голос отдается от стен, сливаясь с аккордами, - Луи… Луиджи!..